часть 2.
Мне безразлично, что вы думаете по поводу Сережи Шерстюка. Мне не все равно, что вы о нем вспомните.
Я не была ему другом. Мы встречались трижды. Каждая встреча была единственной. Во время последней Сережа подарил фотографию - за его спиной вырастал одесский оперный театр. Прекрасный и разрушающийся. Вскидывалась пантера и тень от лапы ее падала на Сережино плечо.Пантера замерла, тень продлилась и достигла Нескучного сада, где я брожу по тропинке, на которой стоял на коленях Сережа и кормил белку. Белка все еще кормится с ладошек бродящих по дорожкам, а Сережи больше нет.
Он сказал тогда - запоминай, сверху рыжая, подпушка серая. Никогда не крась волосы - станешь похожа на белку. Я не хочу, чтобы ты была похожа. Я не люблю вертлявых. Ты втируша, медленная, но внезапная. Это всегда настраивает против, потому что последний удар ты наносишь безошибочно. И это предугадывается и .пугает.
На фотографии Сережа написал в том числе и: "ЗА свободу". Свобода начиналась справа от Памятника Пушкину на Приморском бульваре. Это опять Одесса. Он говорил: "Это вопрос достоинства - я не хочу быть понятым. Я предпочитаю память, а не понимание. Меня Одесса знает. И в Одессе есть кому - не забыть меня. Я сюда приезжал не к тебе.
Но ты пересекла все мои дороги трижды и это неспроста. Говори, чего тебе надо, что хочешь узнать, увидеть, понять. Хочешь, подарю картину? Хочешь, тебя нарисую? Почему ты ничего не хочешь, женщины всегда хотят. Хотя разве ты женщина? В тебе помещается город, и есть еще место - для чего ты так жадно заглатываешь жизнь, я не знаю, как с тобой разговаривать. Не загоняй меня в тупик.
Здесь у вас женщины ничего не хотят, меня не хотят. Зачем ты смотришь, как я топчусь и вязну сам у себя на зубах? Я ее видеть больше не могу. Не хочу. Не буду.
Возьмешь билет - на, держи, завтра уедем в Киев. От этой женщины уедем. Она меня с ума сводит. Я из-за нее много чего сделал. Но и не сделаю никогда не меньше.
Когда шли по Андреевскому спуску, Сережа сказал, что рано или поздно восстановят Михайловский монастырь. И тогда мы сумеем заказать молебен за заблудшие души. - У меня много заблудших душ за пазухой, - странно говорил Сережа. И только ты душа свободная, без принуждения хотящая радоваться и быть счастливой. Я таких девчонок не видел отродясь. Наверное, ты мутантка. Они тебя никогда не полюбят.
И я тебя не полюблю - разве можно любить того, кто не имеет имени? Ольга - не имя. Свя-та-я. Разве можно так называть женщину. Хотя - какая ты женщина. Ты встреча, которая никогда не повторяется. Она всегда заново. Всегда сначала. И это ужасно, что смерть придет, и мы не узнаем, что уже все, никогда не будет опять и снова.
Это может быть и хорошо, потому что нет ее, мы есть, а смерти нет, и ты не бойся. Когда я умру, ты узнаешь и не удивишься, потому что я уйду первым.
Ты тайна, ты та дверь, в которую входят один раз и - никогда не выходят. И всякий раз надо входить заново.
Где ты бываешь, когда меня нет возле? Кто притрагивается к ручке на твоей двери и что ты делаешь с ним, приоткрывающим, просачивающимся в твои комнаты, дворы, переходы, подвалы, кто и зачем свешивается с твоих балконов и зачем доходят до чердака .Куда им - выше.Чем они заканчивают, если никогда не выходят через ту дверь, в которую ты позволила войти. Почему ты приехала в Москву и ждешь меня на Страстном, я не мог тебя не почувствовать. Ну вот, я пришел. Куда теперь?
Какого черта, - сказал Сережа милиционеру, - какого черта ты на нее смотришь? Пусть плавает, где хочет. А почему не в фонтане - такая жара.
Ну и что, что голая, она не голая, она обнаженная. И это прекрасно. И она хороша. - Ольга, покажись этому мудаку. - Да я не выражаюсь, я - выражаю. Идею. Женщина купается в фонтане. Мужчины смотрят и запоминают. Это их мужиками и делает. А ты что, денег за это хочешь? На, столько - достаточно?
Ольга, плыви к другому краю, я подойду.
И он подошел с платьем и букетом ромашек.
- Откуда, спрашиваю, ромашки?
.Долго шли по ботаническому саду. Отдыхали в кустах:
- О, я подзаборная, а ты толстый и довольный!
- Я - Я толстый? Ты пощупай - где жир, это одесское восприятие, это у вас все толстые, ты посмотри, как я узок, - и Сережа погладил джинсы, будто крошки стряхнул. - Я голубой джинсовый парниша, у меня узлы на пальцах - как у тебя на платочке. О чем забыть боишься, зачем узелки - и он развязал два.
В первый узелок был завязан перстенек, он купил его для меня на "Привозе", надел на палец, покрутил и сказал:
- Ничего, пока великоват, потом впору будет.
Во втором узелке лежала сережка. Оставшаяся. Первую мы с ним так и не нашли в траве. .Тогда одуряюще пахла сирень, скатывавшаяся волнами в Днепр со склонов Киевского ботанического.
Мы всегда оказывались в ботаническом, и в Одессе, и В Киеве, и в Москве.Все ботанические сады были нашими.
Еще был Нескучный сад в Москве, и Городской сад, мимо него бежала Дерибасовская, на ней Сережа учил меня танцевать вальс бостон:
- И раз два три, и раз два три.
Потом сказал, что не понимает разницы между вальсом и вальсом-бостоном.
Потом еще было.твист на ротонде в горсаду, и шейковали в кафе "Молодежное", и Дерибасовская нас не отпускала, а потом обнаружились на Ланжероне - купались прямо в чем были - он заджинсованный, а я в платье выходном - и на нас как на сумасшедших смотрели.
Вечером грелись в "Оксамите Украины" сухим красным и Сережа говорил, что глобализм победит не только в искусстве, и что грядет кровь и великое молчание. И что:
- Твои мужья никогда не найдут общего языка, потому что у вас общие дети и жизнь общая, зачем еще что-то, общий язык нужен тем, кому есть что делить, а вам делить нечего. Не тебя же и детей. Ты научись спокойствию, остальное у тебя есть. А то, что будет, от тебя уже не зависит, будущее ты себе уже обеспечила признанием.
- Каким? - Спросила оторопело.
- Дура, мрачно сказал Шерстюк. Это дорого стоит: "А я дыханье. И любовь. И вечный праздник ".
- Сколько? - так же мрачно спросила.
Он выгреб из кармана деньги , высыпал мне в подол и , покрутив у виска пальцем, положил туда же свой паспорт.
Он был единственным мужчиной на свете, поднявшим меня на руках по 192 ступенькам Потемкинской лестницы не передохнув, и присел на ступеньки памятника Дюку, так и не выпустив меня из рук. Ему аплодировали.
И я не поцеловала его.
Еще я могу сказать, что кольцо и фотография лежат где ни попадя, потому что я люблю смотреть на них и трогать. Но я никогда ни с кем не говорила о Сереже. Я была его "Тайным ходом не скажу куда" и то, что я написала - это подарок Сереже на его посмертное пятидесятилетие.
21 декабря 2001 г. Москва.
ЖИВУ СПОКОЙНО
А началось знакомство с Сережей смешно...Я возвращалась со встречи с Юнной Мориц. Она отредактировала мою рукопись и вот я купила бутылку сухого красного, сушеные бананы и на Страстном бульваре сидела на скамеечке с Володей Салимоном. Мы обмывали мою рукопись, потому что отредактировано было совсем ничего, но очень "по делу" - просто вычеркнуты некоторые строчки, просто зачеркнуты некоторые стихи. Ножницами что-то вырезано. И - несколько новых строчек предложено взамен... Это был здоровский результат. Я думаю, мне очень повезло. И я тогда гордилась этим. Собственно, я и сейчас так отношусь - с гордостью и благодарностью, меня многому Юнна Петровна научила.
Когда я решала, к кому из теток - Поэтов идти, я написала письмо Ахмадулиной, но не отправила его, и позвонила Мориц. Решила, что по моему характеру - идти надо к Юнне. Да и по ее характеру, как позже выяснилось. Ну, я тоже была тетка, мне уже 36 случилось...
Она спросила не без иронии, узнав, сколько мне лет:
- "И много написали?"
- 16 килограмм, - ответила.
Юнна Петровна велела взять 250 грамм и зайти к семи вечера. Но я потеряла адрес и - Лидия Графова мне помогла , дала телефон - я опоздала на полтора часа. Была в ужасе - жутко не люблю опаздывать. Да еще - к МОРИЦ!))
Ну, это другая история. Так вот, сидим мы с Салимоном, а у него еще свеженькая писательская ксива, он мне ее показывает, мы и ее обмываем. И тут прямо перед нами тормозит ментовский бобик. Времена сухого закона...Салимона - в машину. Мне тоже надо в машину, но, вроде бы, я им не очень нужна, милиционерам. И я на это обиделась. Даже ментам не нужна. В этой их Москве.
Подхожу я в водителю, засовываю голову в окошко и на ухо ему кой-чего говорю. Он хмыкает и ...отпускает Володю. А мне в ответ:
- Ты уведи его, ну, вот там есть подворотня, а во дворе - столик для доминошников, так вы там и договорите, с глаз подальше!
И - уезжают.
- Ты что ему сказала?
- А, отвечаю, - потом как-нибудь расскажу.
Смотрю, а пол бутылки еще есть, только пролилось чуть - чуть на правки ЮнныМорицевские, и стихи теперь "под градусом", и подпись ее размашистая - пьяная!
- Ладно, - говорит Салимон, - здесь недалеко Шерстюка мастерская, зайдем, - расскажешь.
Заходим. Там, по-моему, два окна было. Не помню. И огромные картины - одна свежая, в работе, что-то коричнео- синее. А на мне платьице специально для "представительства" в одесской комиссионке купленное, чудное такое. Почти новенькое. Ну, мы знакомимся, ля-ля тополя, Салимон рассказывает, как я его из "бобика" ментовского вытащила, и они оба:
- Что ты ему сказала?!
А мне в лом...
И тут Сергей меня в моем платьице всей мною - вписал в картину. Со спины. А потом развернул и - мордой лица - туда - же.
Получилось что-то невообразимое - и на картине, и - вся я - сплошная такая "глобалистка" (он тогда глобалистом себя называл, и все под таким углом рассматривал. Я от него о глобализме и узнала. А тогда об этом ничего почти и не говорили, ну, он о глобализме в искусстве, а не о политике...). И получилось, словно меня из его шедевра вырезали.
Я таки уперлась, разозлилась, сказала - нечего меня теперь вытирать, (это он меня тряпкой, вонючим растворителем, пытался!), я теперь - произведение искусства, так и буду ходить по Москве.
Так весь день и проходила - коричнево-голубой. А ночевала я в его мастерской, он меня оставил и ушел.
Утром просыпаюсь, а он уже хлопочет, кофе готовит. На стуле лежит новое платье. Роскошное. И - билет на Одессу. На самолет. А моего "шедеврального" платья нет.
- Гад, - говорю вежливо и холодно, - мое платье где? Верни!
Отвечает:
- Увы, - я им тебя с картины смыл. Ты мне там не понравилась. Примерь лучше новое, и шевелись, кофеёчек готов!
Платье оказалось тютелька в тютельку.
- Это как же у тебя получилось?
Сережа обиженно:
- Ты что, не понимаешь? У меня же глазомер! Я - профессионал!
Пьем кофе.
- Зачем мне улетать, - возмущаяюсь, - я еще не все сделала в Москве.
- Вали, - говорит, - и поскорей. А то вообще никто ничего не сделает. Ни ты, ни я. И - чтобы я тебя вообще больше никогда, поняла?
- А почему?
- А потому, говорит, - что мне Одессы - выше крыши. Так что лети, Белка, и живи спокойно.
(Сережа меня или Ольгой, или Белкой называл). И проводил он меня во Внуково, и рассказал мне три бочки арестантов - за жизнь свою, мою, и - нашу. Какой она теперь станет. И ведь правду сказал - жизнь стала такой. Нашей. Но об этом я уже раньше написала. Осталась еще одна встреча.
Когда-нибудь. и ее расскажу, там история спасения Салимона от ментов отыграла на всю катушку. Только... раскатушилась катушка очень скоро. Страшно раскатушилась.
20.01.2003г.
Подписаться на:
Комментарии к сообщению (Atom)
Комментариев нет:
Отправить комментарий